И ты войдешь. И голос твой потонет
В толпе людей, кричащих вразнобой.
Ты сядешь. И как будто на ладони
Большое поле ляжет пред тобой.

И то мгновенье, верь, неуловимо,
Когда замрет восторженный народ,-
Удар в ворота! Мяч стрелой и... мимо.
Мяч пролетит стрелой мимо ворот.
И, на трибунах крик души исторгнув,
Вновь ход игры необычайно строг...

Я сам не раз бывал в таком восторге,
Что у соседа пропадал восторг,
Но на футбол меня влекло другое,
Иные чувства были у меня:
Футбол не миг, не зрелище благое,
Футбол другое мне напоминал.

Он был похож на то, как ходят тени
По стенам изб вечерней тишиной.
На быстрое движение растений,
Сцепление дерев, переплетенье
Ветвей и листьев с беглою луной.

Я находил в нем маленькое сходство
С тем в жизни человеческой, когда
Идет борьба прекрасного с уродством
И мыслящего здраво с сумасбродством.
Борьба меня волнует, как всегда.

Она живет настойчиво и грубо
В полете птиц, в журчании ручья,
Определенна, как игра на кубок,
Где никогда не может быть ничья.

1939г.

Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река
высовывалась бы из-под моста, как из рукава - рука,
и чтоб она впадала в залив, растопырив пальцы,
как Шопен, никому не показывавший кулака.
Чтобы там была Опера, и чтоб в ней ветеран-
тенор исправно пел арию Марио по вечерам;
чтоб Тиран ему аплодировал в ложе, а я в партере
бормотал бы, сжав зубы от ненависти: "баран".
В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб.
По отсутствию дыма из кирпичных фабричных труб
я узнавал бы о наступлении воскресенья
и долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб.
Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой
там, где нога продолжает начатое головой.
Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
самые главные - пенальти и угловой.

1976г.

Тогда, раньше — это были совсем другие времена.
Это был другой футбол.
Выходили, как казаки в Париж, дивились на чужаков, на басурманские имена,
Клялись перед строем, за Родину выдавали гол.

Теперь — все друг друга знают в лицо,
В мужской пот, в глаза, в гладиаторскую биографию, в рейтинг аукционной цены,
Братски красиво рвут ближнему горло, крушат колени, сердце, плюсну, яйцо
На полях звёздной войны.

Словно Иерихонская Джейн, смерть и похоть поёт
Свинцовый полированный мяч, —
Это цацлоба каннибалов, это шахсей-вахсей живота («...не на живот!») —
Мачо, не плачь!

И когда над колизеем пронзительные лучи
Судная раскинет звезда, за две секунды перед концом, —
Клыкастые тени болельщиков хлынут флуоресцентными ордами саранчи
С нечеловечьи людским лицом.

2008г.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Никто нас не поставит на колени,
Какой бы не творился произвол.
И новое воскликнет поколенье:
Футбол в Самаре больше, чем футбол!
Известно, что футбол пришёл из Англии.
Благословляю этот день и час.
Пускай твердят, что мы с тобой не ангелы,
Но Крылья есть у каждого из нас...

2006г.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

2009г.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

2006г.

Великих слёз неспешные ручьи 
Стремятся вниз, ведь высь не покорилась.
Позором вящим сердце зазвучит.
Абрис лица - сражения немилость.

Досада. Нет! Души широкой скорбь!
Упрёк судьбы воспринят, но не понят.
И с тем, кто свыше не уместен торг.
Ты проиграл, баталий жарких воин.

Картина – жизнь, вакхический эскиз. 
Вердикт толпы воистину бесспорен.
Одной из страшных самых небылиц
Явилась власть бесстрашия над горем.

Забыт финал. Забудется итог.
Утихнет боль немыслимой потери.
Ты сделал всё, не сделав всё, что смог.
Не плачь же, Джон, не плачь, великий Терри!

2008г.

1913г.

Зарисовка 

Комментатор из своей кабины
Кроет нас для красного словца,
Но недаром клуб "Фиорентина"
Предлагал мильон за Бышевца.

Что ж, Пеле, как Пеле,
Объясняю Зине я,
Ест Пеле крем-брюле,
Вместе с Жаирзинио.

Я сижу на нуле, -
Дрянь купил жене - и рад.
А у Пеле "шевроле"
В Рио-де-Жанейро.

Муром занялась прокуратура ,-
Что ему - реклама! - он и рад.
Здесь бы Мур не выбрался из МУРа -
Если б был у нас чемпионат.

Что ж, Пеле, как Пеле,
Объясняю Зине я,
Ест Пеле крем-брюле,
Вместе с Жаирзинио.

Я сижу на нуле, -
Дрянь купил жене - и рад.
А у Пеле - "шевроле"
В Рио-де-Жанейро.

Может, не считает и до ста он,-
Но могу сказать без лишних слов:
Был бы глаз второй бы у Тостао -
Он вдвое больше б забивал голов.

Ну что ж, Пеле, как Пеле,
Объясняю Зине я,
У Пеле на столе
крем-брюле в хрустале,
А я сижу на нуле.

1970г.

1971г.

Вихрастый, с носом чуть картошкой – 
ему в деревне бы с гармошкой, 
а он в футбол, а он – в хоккей. 
Когда собманным поворотом 
он шел кдинамовским воротам, 
аж перекусывал с проглотом 
свою «казбечину» Михей. 
Кто гений дриблинга, кто – финта, 
а он вонзался словно финка 
насквозь защиту пропоров. 
И он останется счастливо 
разбойным гением прорыва, 
бессмертный Всеволод Бобров! 
Насквозь – вот был закон Боброва,
пыхтели тренеры багрово. 
но был Бобер необъясним. 
А с тем кто бьет всегда опасно, 
быть рядом должен гений паса – 
так был Федотов рядом с ним, Он 
знал одно, вихрастый Севка, что 
без мяча прокиснет сетка. 

Не опускаясь до возни, в 
безномерной футболке вольной играл 
в футбол не протокольный – в 
футбол воистину футбольный, 
где забивают, черт возьми! 
В его ударах с ходу, с лета 
от русской песни было что-то. 
Защита, мокрая от пота, 
вцеплялась в майку и трусы, 
но уходил он от любого, 
Шаляпин русского футбола, 
Гагарин шайбы на Руси! 
И трепетал голкипер «Челси». 
Ронял искусственную челюсть 
надменный лорд с тоской в лице. 
Опять ломали и хватали, 
но со штырей на льду слетали, 
трясясь ворота ЛТЦ. 
Держали зло, держали цепко. 
Таланта высшая оценка, 
когда рубают по ногам, 
но и для гения не сладок 
почет подножек и накладок, 
цветы с пинками пополам. 
И кто-то с радостью тупою 
уже вопил: «Боброва с поля!» 
попробуй сам не изменись, 
когда заботятся так бодро, 
что обработаны все ребра 
и вновь то связка то мениск. 
Грубят бездарность, трусость, зависть, 
а гений все же ускользает, 
идя вперед на штурм ворот. 
Что ж грубиян сыграл и канет, 
а гений и тогда играет, 
когда играть перестает. 
И снова вверх взлетают шапки, 
следя полет мяча и шайбы, 
как бы полет иных миров, 
и вечно – русский, самородный, на 
поле памяти народной играет 
Всеволод Бобров!

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

ВРАТАРЬ ВЫХОДИТ ИЗ ВОРОТ

Вот революция в футболе:
вратарь выходит из ворот 
и в этой новой странной роли 
как нападающий идет.
Стиль Яшина - мятеж таланта, 
когда под изумленный гул 
гранитной грацией гиганта 
штрафную он перешагнул.
Захватывала эта смелость, 
когда в длину и ширину 
временщики хотели сделать 
штрафной площадкой всю страну.
Страну покрыла паутина 
запретных линий меловых, 
чтоб мы, кудахтая курино,
не смели прыгнуть через них.
Внушала, к смелости ревнуя, 
Ложно-болелыцицкая спесь: 
вратарь, не суйся за штрафную!
Поэт, в политику не лезь!
Ах, Лев Иваныч, Лев Иваныч,
но ведь и любят нас за то,
что мы куда не след совались
и делали незнамо что.
Ведь и в безвременное время 
всех грязных игр договорных 
не вывелось в России племя 
пересекателей штрафных! 
Купель безвременья трясина. 
Но это подвиг,а не грех -
прожить и честно, и красиво 
среди ворюг и неумех.
О радость вытянуть из схватки, 
бросаясь будто в полынью, 
мяч, обжигающий перчатки, 
как шаровую молнию!
Ах, Лев Иваныч, Лев Иваныч, 
а вдруг, задев седой вихор, 
мяч, и заманчив и обманчив, 
перелетит через забор?
Как друг ваш старый, друг ваш битый, 
прижмется мяч к щеке небритой,
шепнет, что жили вы не зря. 
И у мячей бывают слезы, 
на штангах расцветают розы 
лишь для такого вратаря!

«Года летят»
банальнейшая фраза,
И все же это факт:
года
летят...
Осатанело и тьгсячеглазо
все стадионы
за тобой
следят...
А помнишь,
как застыл судья
картинно.
Чужое солнце
вздрогнуло во мгле.
И грозно снизошла
улыбка тигра
на лик
великолепного
Пеле.
Был миг,
как потревоженная мина.
И захлебнулся
чей-то баритон!
И был разбег!
И половина мира
в беспамятстве
искала валидол!
И...
знаменитейший удар
с нажимом!
И мяч мелькнул
свинцовым колобком!
А ты
достал его
В непостижимом!
В невероятном!
В черт возьми
каком!!!
Хвалебные слова
всегда банальны.
Я славлю
ощущение броска!
Года летят,
и каждый
как пенальти,
который ты возьмешь
наверняка!